Форум » Литература » ЭТО ИНТЕРЕСНО » Ответить
ЭТО ИНТЕРЕСНО
подруга: http://ca.geocities.com/levitski@rogers.com/indexru.html ЛИЧНО ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ СТИЛЬ КАК ПИШЕТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК. МНОГО СМЕШНОГО, ИНТЕРЕСНОГО И ПОУЧИТЕЛЬНОГО.
Alexanka: Классно пишет, мне очень понравилось.
Aliza: Кто-нибудь, дайте ссылку (если есть) на книги Акунина про Эраста Фандорина! Читала только Турецкий гамбит и Азазель...
Дафа: А я прочитала " узорный покров" Моэма - оч. понравилось))) Прикольная книжка. "Яма " Куприна тоже класс
Ellivana: Да, действительно, написано хорошо. подруга Мне лично очень понравилось=)
marivlada: Aliza пишет: дайте ссылку (если есть) на книги Акунина про Эраста Фандорина! http://lib.aldebaran.ru/author/akunin_boris/ здесь довольно широко творчество Акунина представлено
Мари: кто нить киньте ссылку на последнюю часть трилогии северное сияние
Дина: О, прикольно! Мне понравилось)))Benedicite пишет: http://lib.web-malina.com/getbook.php?bid=1881
hipanbek: как странно, столько людей и мнений, а сходятся в одном - интересно. я к сожалению не могу показать ссылку, брал у товарища уже в архиве, но залпом прочитал почти 7 томов Вадима Панова. С.Лукьяненко и рядом не стоял
Jenny: "Чтец" Бернхард Шлинк О книге: Бернхард Шлинк - единственный немецкий писатель, популярность которого в Европе и США сравнима с феноменальным успехом Патрика Зюскинда. Роман Шлинка "Чтец", названный британской газетой "Индепендент" "незабываемой историей любви, ужаса и сострадания", стал международной сенсацией. После благоприятного отзыва о нем известной телеведущей Опры Уинфри объем продаж этой книги только в США достиг 2 миллионов экземпляров! "Чтец" - книга, которую критики сравнивали с "Затворниками Альтоны" Сартра и "Бильярдом в половине десятого" Белля. Вторая мировая унесла миллионы жизней - и НАВСЕГДА оставила свои след в судьбах уцелевших. Где проходит этот след? Где проходит граница между любовью - и садизмом, между искусством - и патологией? Юноша, буквально ОДЕРЖИМЫЙ своими отношениями с женщиной много старше себя, узнает об этом в зале суда. Фильм "Чтец". Кейт Уинслет получила «Золотой глобус» и «Оскар» за лучшую женскую роль в фильме "Чтец".
Jenny: Юрий Давидович Левитанский ( 22.01.1922 года - 25.01.1996 года ) КАЖДЫЙ ВЫБИРАЕТ ДЛЯ СЕБЯ Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу. Дьяволу служить или пророку - каждый выбирает для себя. Каждый выбирает по себе слово для любви и для молитвы. Шпагу для дуэли, меч для битвы каждый выбирает по себе. Каждый выбирает по себе. Щит и латы, посох и заплаты, меру окончательной расплаты каждый выбирает по себе. Каждый выбирает для себя. Выбираю тоже - как умею. Ни к кому претензий не имею. Каждый выбирает для себя. *** Что-то случилось, нас все покидают. Старые дружбы, как листья, опали. ...Что-то тарелки давно не летают. Снежные люди куда-то пропали. А ведь летали над нами, летали. А ведь кружили по снегу, кружили. Добрые феи над нами витали. Добрые ангелы с нами дружили. Добрые ангелы, что ж вас не видно? Добрые феи, мне вас не хватает! Все-таки это ужасно обидно - знать, что никто над тобой не летает. ...Лучик зеленой звезды на рассвете. Красной планеты ночное сиянье. Как мне без вас одиноко на свете, о недоступные мне марсиане! Снежные люди, ну что ж вы, ну где вы, о белоснежные нежные девы! Дайте мне руки, раскройте объятья, о мои бедные сестры и братья! ...Грустно прощаемся с детскими снами. Вымыслы наши прощаются с нами. Крыльев не слышно уже за спиною. Робот храпит у меня за стеною. *** Собирались наскоро, обнимались ласково, пели, балагурили, пили и курили. День прошел - как не было. Не поговорили. Виделись, не виделись, ни за что обиделись, помирились, встретились, шуму натворили. Год прошел - как не было. Не поговорили. Так и жили - наскоро, и дружили наскоро, не жалея тратили, не скупясь дарили. Жизнь прошла - как не было. Не поговорили. *** Что происходит на свете?— А просто зима. — Просто зима, полагаете вы?— Полагаю. Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю в ваши уснувшие ранней порою дома. — Что же за всем этим будет?— А будет январь. — Будет январь, вы считаете?— Да, я считаю. Я ведь давно эту белую книгу читаю, этот, с картинками вьюги, старинный букварь. — Чем же все это окончится?— Будет апрель. — Будет апрель, вы уверены?— Да, я уверен. Я уже слышал, и слух этот мною проверен, будто бы в роще сегодня звенела свирель. — Что же из этого следует?— Следует жить, шить сарафаны и легкие платья из ситца. — Вы полагаете, все это будет носиться? — Я полагаю,что все это следует шить. — Следует шить, ибо сколько вьюге ни кружить, недолговечны ее кабала и опала. — Так разрешите же в честь новогоднего бала руку на танец, сударыня, вам предложить! — Месяц — серебряный шар со свечою внутри, и карнавальные маски — по кругу, по кругу! — Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку, и — раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!..
Ангелина: Jenny пишет: Что происходит на свете?— А просто зима. — Просто зима, полагаете вы?— Полагаю. ААааа....обожаю! Спасибо, Дженни!
Jenny: Сегодня родилась Вероника Тушнова. ( 27.03.1915 года - 07.07.1965 года ) Вероника Тушнова стихи Ничего уже не объяснить, Что случилось- мы не знаем сами... И еще пытаемся любить За зиму остывшими сердцами. Только вечер призрачен и тих, Сладко пахнет морем и цветами, Ты еще коснешься губ моих, Но уже холодными губами... Я еще ладонь твою сожму, Но сердца уже спокойно бьются, Не осознавая, почему Так нелепо люди расстаются... *** Не отрекаются любя. Ведь жизнь кончается не завтра. Я перестану ждать тебя, а ты придешь совсем внезапно. А ты придешь, когда темно, когда в стекло ударит вьюга, когда припомнишь, как давно не согревали мы друг друга. И так захочешь теплоты, не полюбившейся когда-то, что переждать не сможешь ты трех человек у автомата. И будет, как назло, ползти трамвай, метро, не знаю что там. И вьюга заметет пути на дальних подступах к воротам... А в доме будет грусть и тишь, хрип счетчика и шорох книжки, когда ты в двери постучишь, взбежав наверх без передышки. За это можно все отдать, и до того я в это верю, что трудно мне тебя не ждать, весь день не отходя от двери. *** Не боюсь, что ты меня оставишь для какой-то женщины другой, а боюсь я, что однажды станешь ты таким же, как любой другой. И пойму я, что одна в пустыне,— в городе, огнями залитом, и пойму, что нет тебя отныне ни на этом свете, ни на том. *** А знаешь, все еще будет! Южный ветер еще подует, и весну еще наколдует, и память перелистает, и встретиться нас заставит, и еще меня на рассвете губы твои разбудят. Понимаешь, все еще будет! В сто концов убегают рельсы, самолеты уходят в рейсы, корабли снимаются с якоря... Если б помнили это люди, чаще думали бы о чуде, реже бы люди плакали. Счастье - что онo? Та же птица: упустишь - и не поймаешь. А в клетке ему томиться тоже ведь не годиться, трудно с ним, понимаешь? Я его не запру безжалостно, крыльев не искалечу. Улетаешь? Лети, пожалуйста... Знаешь, как отпразднуем Встречу!
Jenny: 22 апреля 1899 года родился писатель Владимир Владимирович Набоков. 22.04.09 Владимир Набоков. 110 лет со дня рождения К 110-летию со дня рождения писателя Владимира Набокова телеканал «Культура» представляет художественный фильм «Лолита» (25 апреля в 22:50) и премьеру программы из цикла «Прогулки по Бродвею» (25 апреля в 22:25). Программа из цикла «Прогулки по Бродвею» (25 апреля в 22:25) посвящена «американскому периоду» Владимира Набокова. Как он жил эти двадцать лет, почему он считал, что это был самый светлый этап его жизни, несмотря на огромное количество проблем, с которыми ему пришлось столкнуться в Новом Свете? В программе «Прогулки по Бродвею» о Набокове рассказывают те, кто был свидетелями первых дней писателя в Америке - литературоведы, исследователи биографии писателя: профессор Бостонского колледжа Максим Шраер и режиссёр-документалист, автор документального фильма «Набоков: счастливые годы» Мария Герштейн. Также в программе использованы уникальные архивные фотоматериалы и фрагменты интервью с сыном писателя – Дмитрием Владимировичем Набоковым. Ключом к пониманию этой программы является название фильма Герштейн «Набоков: счастливые годы». Много лет спустя, в одном из интервью, Набоков скажет: «Америка – единственная страна, где я чувствую себя интеллектуально и эмоционально дома». Однако в Новом Свете ему пришлось начать свою жизнь фактически с чистого листа – известного русского литератора в Соединенных Штатах, как это часто бывало именно в Америке со многими именитыми писателями, артистами, художниками, никто не знал. Во многом Набокову помогла дружба с известным критиком и литератором Эдмундом Уилсоном, который стал заказывать ему статьи и обзоры и представил Набокова всем издателям. Однако литературных гонораров не хватало, писатель искал преподавательскую работу. «Я владею русским лучше всех, во всяком случае, лучше всех здесь живущих, а английский знаю, как никто из проживающих здесь русских американцев, но ни один университет не дает мне работы», – жаловался он в письме к Уилсону. «Он перестал писать по-русски сразу, как только переехал в Америку, и естественно, здесь невозможно было стать значительной литературной фигурой, если ты не пишешь по-английски», – рассказывает в передаче «Прогулки по Бродвею» Максим Шраер, ведущий американский исследователь жизни Набокова в Новом Свете. В Америке Набоков создал ряд крупных произведений, ставших классикой мировой литературы, в том числе и нашумевший впоследствии роман «Лолита». К юбилею писателя телеканал «Культура» представляет фильм Стэнли Кубрика «Лолита» (25 апреля в 22:50). В написании сценария к этой экранизации участвовал сам автор романа – Владимир Набоков.
Jenny: Краткая биография Владимира Владимировича Набокова. Он всегда был не таким, как все. В эмиграции его книги удивляли своей отдаленностью от литературных традиций, вызывали обвинения в "нерусскости". В Америке он шокировал и покорил всех своей "Лолитой", превратился из безвестного преподавателя провинциального колледжа в живого классика. Теперь же на его родине спорят, что делать с "феноменом Набокова": относить ли его к русской или к американской литературе. Он любил подчеркивать, что родился "в один день с Шекспиром и через сто лет после Пушкина", упоминая имена-символы двух великих литератур, которым сам равно принадлежит. В русскую он вошел как Владимиръ Сиринъ, литературное существование которого прекратилось так же через сто лет после Пушкина, в 1937, когда начал публиковаться его последний роман "Дар". В Америке он прославился как Vladimir Nabokov, пишущий на английском и даже внешне сильно отличающийся от Сирина (об этом говорят его современники и фотографии). Бабочки и шахматы стали символами его творчества. Он любил выискивать узоры судьбы, потаенную симметрию в собственной биографии. И вот – как два крыла бабочки, симметричны друг другу русская и английская половины его творчества. Словно клетки на шахматной доске – восемь по горизонтали, восемь по вертикали – выстраиваются его восемь русских и восемь английских романов. Чтобы не нарушить чистоту симметрии, судьба не дала дописать девятый роман на русском, "Solus rex" (помешала война) и девятый на английском, "Оригинал Лауры" (помешала смерть). 22 апреля 1899 года, дом 47 на Большой Морской в Санкт-Петербурге – таковы координаты времени и места рождения Владимира Владимировича Набокова. Он был первенцем в семье Владимира Дмитриевича Набокова и его супруги Елены Ивановны, урожденной Рукавишниковой. Набоковы были знатным и богатым дворянским родом. Многие его представители достигли серьезных общественных высот, например, дед будущего писателя Дмитрий Николаевич Набоков был министром юстиции, одним из авторов судебной реформы 1864 года. Владимир Дмитриевич в каком-то смысле продолжил дело отца, став юристом, но, с другой стороны, взялся за нечто противоположное, сделавшись одним из лидеров партии конституционных демократов (кадетов). Отец посвятил себя укреплению государства, сын принял участие в борьбе с государственным строем. В семейном "клане" Набоковых Владимир Дмитриевич слыл "красным", революционером, из-за своих либеральных взглядов и критических высказываний по поводу положения дел в одряхлевшей Российской империи. Владимир Дмитриевич был депутатом первого в истории России парламента. За свои убеждения ему довелось побывать в тюрьме: он был приговорен к нескольким месяцам тюремного заключения как участник Выборгского воззвания. В 1917 он некоторое время занимал пост министра Временного правительства. Елена Ивановна происходила из рода богатых купцов-золотопромышленников. Она получила прекрасное образование, имела безупречный вкус, была очень чувствительна к красоте. Эту способность тонко чувствовать прекрасное она передала детям. Елена Ивановна первая заметила такое дарование своего сына, как "цветной слух", ибо сама была тоже наделена им. А именно в этом ощущении окрашенности букв, каждой в особый цвет, усматривал Набоков истоки своего писательского дара. Кроме Владимира в семье Набоковых было еще четверо детей: сыновья Сергей и Кирилл, дочери Ольга и Елена. Характер и духовный склад Владимира Набокова начали формироваться в "совершеннейшем, счастливейшем детстве". "Трудный, своенравный, до прекрасной крайности избалованный ребенок" рос в аристократической петербургской семье, в атмосфере роскоши и духовного уюта, жадно черпая "всей пятерней чувств" яркие впечатления юных лет. Позже он щедро раздавал их собственным персонажам, "чтобы как-нибудь отделаться от бремени этого богатства". Все бесценные мелочи прошлого скрупулезно реставрированы благодаря феноменальной памяти в книге воспоминаний (точнее, трех ее вариантах "Conclusive evidence", "Другие берега", "Speak, Memory"): первое осознание себя как отдельного "я", первые радости и огорчения, длинная череда иностранных нянь, гувернеров и гувернанток… Среди них стоит особо упомянуть Сесиль Мьятон, названную в воспоминаниях Mademoiselle. Ей посвящен единственный рассказ Набокова на французском языке – "Mademoiselle О". В это же время формируется круг увлечений и интересов, оставшихся неизменными на всю жизнь: шахматы, бабочки, книги. Набоков был очень неплохим шахматистом, но больше его привлекали шахматные задачи. В их составлении он ощущал нечто родственное литературному творчеству и в 1971 году опубликовал книгу "Poems and Problems", где под одной обложкой были собраны сочиненные им стихи и шахматные задачи. Бабочки, пожалуй, занимали в его сердце место наравне с литературным творчеством. "Мои наслаждения, – как сказал он позже, – самые острые из ведомых человеку: писательство и ловля бабочек". Надо сказать, что это не было хобби. Набоков был серьезным исследователем-энтомологом, автором ряда научных статей, открывшим и описавшим несколько новых видов бабочек. Литература рано вошла в его душу и прочно обосновалась в ней. Воспитываясь в аристократической семье, склонной к англоманству, Набоков начал говорить на русском и на английском одновременно. Чуть позже благодаря Mademoiselle добавился еще и французский. "Моя голова говорит по-английски, сердце – по-русски, а ухо предпочитает французский", – сказал он в интервью журналу "Life" в 1964 году. Знание языков позволило ему в оригинале знакомится с мировой литературой. В другом интервью он сообщил: "От десяти до пятнадцати лет, в Петербурге, я должно быть, перечитал больше беллетристики и поэзии – английской, русской и французской, – чем за любые другие пять лет моей жизни. Мне особенно нравились Уэллс, По, Браунинг, Китс, Флобер, Верлен, Рембо, Чехов, Толстой и Александр Блок. На другом уровне моими героями были "Очный цвет", Филеас Фогг и Шерлок Холмс. Иными словами, я был совершенно нормальным трехъязычным ребенком в семье, обладавшей большой библиотекой". Здесь Набоков забыл упомянуть боготворимого им Пушкина и таких любимцев, как Гоголь и Тютчев. У Набокова были неплохие способности к рисованию, его учил знаменитый Добужинский. Мальчику прочили будущее художника. Художником Набоков не стал, но и способности, и приобретенные навыки пригодились для его словесной живописи, уникальной способности чувствовать цвет, свет, форму и передавать эти чувства словами. Рано открыл он для себя счастье и муку стихотворчества. Интересно, что подтолкнул его к сочинению первого стихотворения (в июле 1914) вид капли, скатившейся с листа сирени. Для развития поэтического дара идеальной средой была атмосфера Серебряного века, ренессанса русской поэзии. Одно время стиховедческие теории Андрея Белого очень увлекли Набокова, и он исписывал целые тетради, вычерчивая ритмические схемы разных стихотворений. Еще более мощным стимулом к сочинительству стала первая любовь. Его избранницу звали Валентина Шульгина. Они познакомились летом 1915 года. Обычно семья Набоковых проживала в особняке на Большой Морской осень, зиму и весну, а на лето уезжала в имение Выра под Петербургом. Так же было и на сей раз, а родители Вали сняли по соседству дачу. Эту первую любовь Набоков воссоздал через десять лет в своем первом романе "Машенька", а еще позже в воспоминаниях, дав ей имя Тамара. В 1916 году Набоков за свой счет (брат матери, дядя Василий Иванович Рукавишников скоропостижно скончался и оставил любимому племяннику миллионное состояние) издал поэтический сборник "Стихи". Эти 67 незрелых стихотворений подверг едкой и справедливой критике на одном из уроков литературы Владимир Васильевич Гиппиус, кузен поэтессы, преподаватель Тенишевского училища, в котором учился юный автор. Эта книжка стала первой и единственной изданной на родине при жизни Набокова. Осенью 1917 Владимир Дмитриевич отправил семью подальше от гражданской смуты в Крым, а позднее и сам, чудом избежав ареста, присоединился к ней. Он стал министром юстиции Крымского Временного правительства. В это время Владимир Набоков-младший познакомился с Андреем Белым и Максимилианом Волошиным. Он продолжал писать стихи и ловить бабочек, а однажды его чуть не арестовал бдительный часовой, вообразивший, что тот подает сачком знаки английским военным судам. Весной 1919 года красные ворвались в Крым, и 15 апреля под грохот артиллерийского обстрела Набоковы отплыли из Севастополя на небольшом греческом пароходе, чтобы навсегда оставить Россию. Жестокой насмешкой судьбы, а не желанным предзнаменованием возвращения, оказалось название парохода – "Надежда". Константинополь – Париж – Лондон, такой маршрут проделала семья Набоковых, прежде чем осесть, наконец, в Берлине. Старших сыновей, Владимира и Сергея, направили в Кембридж, чтобы закончить образование. 1 октября Владимир Набоков стал студентом Trinity-college, колледжа Святой Троицы. Именно там начались у него первые приступы мучительной неизлечимой болезни, преследовавшей его всю жизнь, – ностальгии. "Настоящая история моего пребывания в английском университете есть история моих потуг удержать Россию", – вспоминал он. Он старался воскресить и навсегда сохранить в сокровищнице памяти все драгоценные подробности своего российского бытия, и, судя по всему, это ему удалось. В Кембридже Набоков всерьез занялся изучением русской литературы. Как-то раз на букинистическом лотке ему попался четырехтомный "Толковый словарь живаго великорусскаго языка" Даля, ставший впоследствии его верным и любимым спутником на долгие годы. Продолжилось и его поэтическое творчество, и, естественно, основной темой стихов стало "одно из самых чистых чувств – тоска изгоя по земле, в которой он родился". Творческим итогом студенческих лет Набокова можно назвать "Университетскую поэму" (1927), написанную перевернутой онегинской строфой. В начале 1921 года Набоков опубликовал свою первую статью о бабочках "Несколько замечаний о крымских чешуекрылых" (на английском), написанную в России. А 7 января произошло еще более важное событие в жизни начинающего писателя. Раньше уже не раз стихи Набокова печатались в различных эмигрантских газетах, но в этот день был опубликован его первый рассказ – "Нежить". Он появился в газете "Руль", одним из учредителей и редакторов которой был Владимир Дмитриевич Набоков. Кроме того, 7 января 1921 года можно считать своеобразным днем рождения, поскольку в этот день впервые появилось имя Владимир Сирин. Набоков подписал рассказ этим псевдонимом, чтобы читатели "Руля" не спутали его с отцом, публиковавшим в газете свои статьи. Под именем Владимира Сирина суждено было прославиться Набокову среди населения призрачного государства, называвшегося Россией в изгнании. В июне 1921 он познакомился со Светланой Зиверт, которая стала его возлюбленной (а позднее невестой) и героиней многих стихотворений этого периода. В это же время он попробовал себя еще в одной роли – в роли переводчика. На спор с отцом Набоков взялся за перевод книги Ромена Роллана "Кола Брюньон", название которой было переведено как "Николка Персик". Этот перевод был закончен и напечатан в 1922, а в 1923 вышла в свет еще одна книга – "Л. Карроль. Аня в стране чудес. Перевод с английского В. Сирина". Также Набоков переводил поэзию и в течение 10 лет (с 1922 по 1932) опубликовал переводы из Руперта Брука, Ронсара, O'Салливана, Верлена, Сюпервьеля, Теннисона, Йетса, Байрона, Китса, Бодлера, Шекспира, Мюссе, Рембо, Гете. 1922 год стал самым тяжелым в жизни Набокова. 28 марта произошло страшное событие: в Берлине на публичной лекции П.Н. Милюкова террористами-черносотенцами был убит Владимир Дмитриевич, заслонивший от пули своего соратника по партии. Тяжесть этой потери трудно описать. Отец всегда был для Набокова живым образцом порядочности, благородства, ума. Именно отца он благодарил за привитую любовь к литературе, за неизменное чувство собственного достоинства, за внутреннюю свободу и абсолютную духовную независимость. Эта утрата оказала сильнейшее влияние на внутренний мир Набокова и многократным эхом отозвалась в его творчестве. Следующий год вновь начался печально. По настоянию родителей Светлана Зиверт разорвала свою помолвку с Набоковым. К этому времени он завершил свое обучение в Кембридже, переехал в Берлин, ставший в это время "столицей" русской эмиграции, и делал лишь первые шаги самостоятельной жизни (Елена Ивановна вместе с семьей переселилась в Прагу). Будущее его было более чем туманно, постоянной и хорошо оплачиваемой работы он не имел и не собирался искать, поэтому Зиверты решили, что Владимир Набоков не сможет обеспечить достойное существование их дочери. Горечь утрат вряд ли моги компенсировать даже выход сразу двух стихотворных сборников – "Гроздь" и "Горний путь". В этих стихотворениях среди разнообразных влияний и подражаний уже слышен собственный голос Набокова: Мой друг, я искренно жалею того, кто, в тайной слепоте. пройдя всю длинную аллею, не мог приметить на листе сеть изумительную жилок, и точки желтых бугорков, и след зазубренный от пилок голуборогих червяков. http://nabokovandko.narod.ru/biography.html В. Набоков с женой Верой В.Набоков ловит бабочек. Он говорил, что решил жить в Швейцарии, потому что там он ближе к альпийским бабочкам. Его коллекция в музее Санкт-Петербурга.
Jenny: Иосиф Александрович Бродский В мае у Иосифа Бродского юбилей — 65 лет. Золотое перо? Я бы сказал: с бриллиантовыми вкраплениями. Последний великий поэт XX столетия. Символ свободы. Певец империи и провинции. Определений Бродского, как и мнений и оценок, существует множество, от эмоциональных («Иосиф есть совершенство» — Белла Ахмадулина) до рассудочно-аналитических («Бродский сумел сделать то, что не удавалось еще никому: возвысив поэзию до философской прозы, он истончил прозу до поэтической лирики» — Петр Вайль). Бродский — это марка. Бренд. Пароль в истинную поэзию. Миф и легенда. Писать о нем чрезвычайно трудно, поэтому заранее прошу у читателей прощения, что пишу не полно, не так и, может быть, даже не о том, словом, сумбур. Несколько штрихов биографии. Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде. Отец — военный моряк, после демобилизации — фотокорреспондент. Мать — Мария Вольперт — бухгалтер. С юности Иосиф был рыжим с конопушками. Один знакомый его говорил: «Что такое Бродский? Это такое чахлое еврейское растение…» Чахлое и непоседливое. Бродский не окончил 8-й класс и ушел из школы в «большую жизнь»: фрезеровщик на заводе, прозектор в морге, сезонный рабочий в геологических экспедициях, картограф, кочегар, матрос, смотритель маяка. Сделал попытку стать подводником, но во 2-е Балтийское училище его не приняли, скорее всего из-за еврейского происхождения. А вот посещать лекции на филфаке ЛГУ разрешили. Но перебор профессий — не главное. Главнее, что Иосиф Бродский ощущал себя поэтом. Он бредил стихами. Знакомые шутливо и снисходительно называли Бродского «ВР», что означало «великий русский поэт». Они шутили, но Бродский верил в свое величие с ранних лет. Евгений Рейн вспоминает, как в их компанию молодых поэтов ворвался однажды юный Бродский, и Леонид Ентин молил Рейна: «Б-га ради, спаси! Пришел мальчик, который не дает нам спокойно выпить. Все время читает свои стихи...» Позднее Бродский вошел в круг молодых ленинградских поэтов, которым покровительствовала Анна Ахматова, назвавшая их содружество «волшебным хором» (Рейн, Бобышев, Найман). В 21 год Иосиф Бродский написал замечательный «Рождественский романс»: Плывет в тоске необъяснимой среди кирпичного надсада ночной кораблик негасимый из Александровского сада. Ночной кораблик нелюдимый, на розу желтую похожий, над головой своих любимых, у ног прохожих... И провидческая концовка — надежда: ... как будто жизнь начнется снова, как будто будут свет и слава, удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево. Она и качнулась сначала влево. И тут следует вспомнить, что становление Бродского проходило после того, когда закончилась «оттепель» и пошли андроповские заморозки. Вписаться в советскую поэзию с ее надрывным патриотизмом и крикливым оптимизмом Бродскому было трудно: он не испытывал никаких «верноподданнических сантиментов». Он пытался быть самим собой, что уже было подозрительным для власти. Первая публикация Бродского — «Баллада о маленьком буксире» (журнал «Костер», ноябрь 1962) да несколько переводов. Но и этого было вполне достаточно для гонения. И вот первая публикация в «Вечернем Ленинграде» — «Окололитературный трутень», и вторая — «Суд над тунеядцем Бродским», — и началось позорное судилище. Первый привод в суд состоялся 18 февраля 1964 года (Бродскому шел 24-й год). И сразу звонкий ярлык «тунеядец!», окрик «Бродский, сидите прилично!» и вопрос, преисполненный государственного пафоса: «А что вы сделали полезного для Родины?!» Судья Савельева никак не могла понять, что такое «подстрочник»: «Вы перевели часть книги «Кубинская поэзия». Вы что, кубинский знаете? Не знаете? Значит, вы пользовались чужим трудом». И зубодробительный судейский вопрос: «А почему вы вообще считаете себя поэтом? Кто вас им назначил?» Бродский ответил, что это от Б-га. Судья взвилась до потолка. Приговор: 5 лет ссылки за «тунеядство». Ссылку Бродский отбывал в деревне Норинская Архангельской области. И работал напряженно над собой. У него была фантастическая способность к самообразованию. Он выучил английский язык, читая поэзию Джона Донна со словарем. Через полтора года под давлением общественности Бродский был освобожден и вернулся в Ленинград, где его по-прежнему игнорировали газеты и журналы, об издательстве и речи не могло быть. Но Бродского заметил благосклонный Запад, и в 1965 году в Нью-Йорке выходит первая книга стихов. Удивительный язык Иосифа Бродского! Он сам говорил: «Биография поэта — в покрое его языка». А покрой удивительный: Бродский и архаик, и лирик, и романтик, и мистик, и историк — все сразу. «Вся цивилизация XX века существует в его поэтических образах» (Чеслав Милош). Как заметили специалисты, Бродский видел реальность с двух сторон — и с той, что видима людям, и с изнанки. Он глядел на вещи из бытия и из небытия, и от этого они приобретали особенный объем. Он не был актером своих стихов, вынужденным повествовать о своей судьбе, собой гордиться, себя жалеть и за себя сражаться. В нем, как выразился Самуил Лурье, произошла децентрализация личности, его стихи — это Вселенная, которая вращается не вокруг своего героя, а вокруг чего-то высшего. Вот концовка раннего стихотворения «Проплывают облака» (1961): Где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев неясных, в новых сумерках пенье, только плакать и петь, только листья сложить. Что-то выше нас. Что-то выше нас проплывает и гаснет, только плакать и петь, только плакать и петь, только жить. Позиция «только плакать и петь» вырывала Бродского из привычного литературного круга, где хороводят и маститые мэтры, и представители андеграунда, и эстрадные жонглеры. И ни в какой мере Бродский не проходил по спискам диссидентов, он не бросал открытый вызов власти. Но все равно власть чувствовала в нем чужака, скрытую «контру». И сделала все, чтобы вытолкнуть его за пределы страны. Ему было горько, и это отчетливо видно на фотоснимке в аэропорту, где он неприкаянно сидит рядом с чемоданом. 4 июня 1972 года поэт выехал из Советского Союза и больше никогда не возвращался на родину. Покидая отчизну, Бродский написал письмо Леониду Брежневу «с просьбой позволить… присутствовать в литературном процессе в своем отечестве». Эта просьба была наивной. А дальше потекла жизнь американская. Бродский начал работать в Мичиганском университете. Потом шесть лет преподавал в колледже Маунт-Холиок в штате Массачусетс. Еще — Нью-Йорк. На вопрос «Бродский был счастлив в Америке?» его друг Виктор Голышев ответил: «Его жизнь висела на нитке, ему два раза перешивали околосердечную артерию. При этом он каждую неделю ездил из Нью-Йорка в Массачусетс преподавать и жил один в профессорском доме — а по ночам его часто прихватывало…» Преподавал, занимался активным творчествам («Скрипи, скрипи перо! переводи бумагу!..»), выпустил немало книг («Часть речи», «Конец прекрасной эпохи», «Римские элегии», «Мексиканское романсеро», «Урания» и другие). Освоил, почти в совершенстве, язык и писал на английском эссеистику (сборник «Меньше единицы», 1986). Сборник «Less then one» произвел большое впечатление и сразу был переведен на многие языки, что явилось важным аргументом в пользу Бродского в Нобелевском комитете. В книгу вошли 18 эссе, два из них автобиографические. Одна только фраза из эссе: «Надежная защита от Зла — это предельный индивидуализм». Советы Бродского исполнены мудростью раввина. Американским студентам он советовал: «Старайтесь не обращать внимания на тех, кто попытается сделать вашу жизнь несчастной. Таких будет много — как в официальной должности, так и самоназначенных. Терпите их, если вы не можете их избежать, но как только вы избавитесь от них, забудьте их немедленно». И еще: «Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы... Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы, историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т.д.» Жизнь в Америке складывалась интересно, тяжело и бурно, с приступами одиночества: «Все мы приближаемся к поре безмерной одинокости души», — говорил он. Когда в Америку приезжали русские поэты, Бродский непременно вел их в ресторан, всем давал деньги, выступал на вечерах даже у тех, кто ему не нравился, и говорил, какие они хорошие. Виктор Голышев отмечал: «В этом смысле Бродский был замечательно беспринципен: человеческое существование он ставил выше своих личных оценок. Это очень редкое свойство среди пишущих людей». Бродского частенько видели в ресторане Романа Каплана «Русский самовар», 3 декабря 1995 года там за столиком он набросал строки: Зима! Что делать нам в Нью-Йорке? Он холоднее, чем луна. Возьми себе чуть-чуть икорки и водочки на ароматной корке – погреемся у Каплана. В 1987 году разорвалась «бомба»: эмигрант и изгнанник Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию. В СССР многие взвыли: как Бродскому?! А я? А мы? Да кто он такой?! Александр Межиров резонно заметил одному из возмущавшихся, Евтушенко: «Чего вы хотите, Женя? Бродский отдал поэзии 100 процентов, а вы только 5 процентов!» И еще одну награду получил Бродский: звание поэта — лауреата США. Русские литсобратья негодовали (Эдуард Лимонов назвал Бродского «поэтом-бухгалтером»). Негодовали и власти. Бродскому отказали во въезде в Россию, и когда умерла мать и когда ушел отец. Мстительно и жестоко. А о чем говорил Бродский в своей Нобелевской речи? «Я совершенно убежден, что над человеком, читающим стихи, труднее восторжествовать, чем над тем, кто их не читает». И далее: «Я не призываю к замене государства библиотекой, — хотя мысль эта неоднократно меня посещала, — но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших правителей на основании читательского опыта, а не на основании их политических программ, на Земле было бы меньше горя». В 28 лет Иосиф Бродский поклялся себе, что увидит Венецию. В 1972 году, в 32 года, он реализовал свою мечту. В Венеции он жил и писал о ней стихи. Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки, как непарная обувь с ноги Творца, ревностно топчут штили, пилястры, арки, выраженье лица... Венецианский аристократ, граф Джироламо Марчелло отмечал: «Бродский был венецианцем, да, настоящим венецианцем. Его стихи — это как вода в городе: бесконечный прилив — отлив, то выше — то ниже». Там Бродский чувствовал себя, как дома: ему нравилась влажность Венеции и ее горделивая водная стать, здесь он был персоной. Кто-то из друзей поэта пустил остроту про «Бродский треугольник»: Ленинград — Нью-Йорк — Венеция. После получения Нобелевской премии стихи и прозу Бродского стали публиковать на родине — в «Новом мире», «Знамени», «Неве». Первая книга, вышедшая в Москве, — «Пересеченная местность», затем появились многие другие и наконец — четырехтомное собрание «Сочинений». У меня хранится маленький сборничек «Назидание» (1990). Одно из сильнейших стихотворений — «На смерть Жукова» А тем временем сердце Иосифа Бродского работало все хуже и хуже — трудно дышал, быстро уставал, нужна была еще одна операция. В ночь с 27 на 28 января 1996 года поэта нашли мертвым на полу, у двери. Ему не хватило 4 месяцев до 56 лет. По нью-йоркскому радио сообщили: «Сегодня в Бруклине во сне умер русский поэт, нобелевский лауреат Иосиф Бродский...» Газета «Правда» выступила со злобной заметкой «На смерть поэта», где Бродскому противопоставили русских поэтов Пушкина и Есенина: «А Бродского в лучшем случае можно назвать «русскоязычным», да и то с натяжкой, поскольку в последние годы он все больше на английском писал. И похоронят его не в С.-Петербурге, а в Венеции. Так какой же он «русский»? А может, не мучиться и назвать Бродского «великим еврейским поэтом»?..» Что ж, и это надо помнить... Бродского похоронили на венецианском острове Сан-Микеле, там же, где похоронены Стравинский и Дягилев. На мраморном памятнике надпись: «Иосиф Бродский. 24.V.1940-28.I.1996. Joseph Brodsky». Юрий Безелянский Алеф 2006
Jenny: Иосиф Александрович Бродский Когда мне было 24 года, я увлекся одной девушкой, и чрезвычайно. Она была чуть меня старше, и через какое-то время я начал ощущать, что что-то не так. Я чуял, что она обманывает меня, а может, даже и изменяет. Выяснилось, конечно, что я волновался не зря; но это было позже. Тогда же у меня просто возникли подозрения, и как-то вечером я решил ее выследить. Я спрятался в подворотне напротив ее дома и ждал там примерно час. А когда она возникла из полутемного подъезда, я двинулся за ней и прошел несколько кварталов. Я был напряжен и испытывал некое прежде незнакомое возбуждение. В то же самое время я ощущал некую скуку, поскольку более или менее представлял себе, какое меня ждет открытие. Возбуждение нарастало с каждым шагом, с каждым уклончивым движением; скука же оставалась на прежнем уровне. Когда она повернула к реке, возбуждение достигло пика - и тут я остановился, повернулся и вошел в ближайшее кафе. Потом я сваливал вину за прерванное преследование на свою леность и задним числом корил себя, особенно в свете (точнее, во мраке) развязки этого романа; я был Актеоном, преследуемым псами запоздалых сожалений. Истина, однако, была куда менее невинна, но и более занятна. Подлинная причина, почему я остановился, заключалась в том, что я вдруг осознал характер своего возбуждения. Это была радость охотника, преследующего добычу. Другими словами, в этом было нечто атавистическое, первобытное. Это осознание не имело ничего общего с этикой, угрызениями, табу и тому подобным. Меня нимало не смущало, что я поставил свою девушку в положенье добычи. Просто я наотрез отказывался быть охотником. Вопрос темперамента, не так ли? Может быть. Возможно, будь мир разделен по принципу четырех темпераментов, или, по крайней мере, сведись он к четырем темпераментами обусловленным политическим партиям, он стал бы несколько лучше? Тем не менее, я полагаю, что внутреннее нежелание превращаться в охотника, способность осознать и обуздать охотничий импульс связаны с чем-то более глубинным, нежели темперамент, воспитание, нравственные ценности, приобретенные знания, вероисповедание или индивидуальные представления о чести. Они связаны со степенью индивидуальной эволюции, с эволюцией нашего вида вообще, с достижением того ее этапа, когда назад вернуться ты уже неспособен. И шпионы вызывают отвращение не столько тем, что их ступень на эволюционной лесенке низка, но тем, что предательство заставляет вас сделать шаг вниз. Источник: Иосиф Бродский. Коллекционный экземпляр http://lib.ru/BRODSKIJ/br_item.txt
Jenny: Автопортрет. Фото Марины Басмановой, М.Б., адресата многих лирических стихотворений Бродского, матери его сына Андрея. Для школьного возраста М.Б. Ты знаешь, с наступленьем темноты пытаюсь я прикидывать на глаз, отсчитывая горе от версты, пространство, разделяющее нас. И цифры как-то сходятся в слова, откуда приближаются к тебе смятенье, исходящее от А, надежда, исходящая от Б. Два путника, зажав по фонарю, одновременно движутся во тьме, разлуку умножая на зарю, хотя бы и не встретившись в уме. 31 мая 1964 Псковский реестр для М. Б. Не спутать бы азарт и страсть (не дай нам, Господь). Припомни март, семейство Найман. Припомни Псков, гусей и, вполнакала, фонарики, музей, "Мытье" Шагала. Уколы на бегу (не шпилькой -- пикой!). Сто маковок в снегу, на льду Великой катанье, говоря по правде, сдуру, сугробы, снегири, температуру. Еще -- объятий плен, от жара смелый, и вязаный твой шлем из шерсти белой. И черного коня, и взгляд, печалью сокрытый -- от меня -- как плечи -- шалью. Кусты и пустыри, деревья, кроны, холмы, монастыри, кресты, вороны. И фрески те (в пыли), где, молвить строго, от Бога, от земли равно немного. Мгновенье -- и прерву, еще лишь горстка: припомни синеву снегов Изборска, где разум мой парил, как некий облак, и времени дарил мой "Фэд" наш облик. О синева бойниц (глазниц)! Домашний барраж крикливых птиц над каждой башней, и дальше (оборви!) простор с разбега. И колыбель любви -- белее снега! Припоминай и впредь (хотя в разлуке уже не разглядеть: а кто там в люльке) те кручи и поля, такси в равнине, бифштексы, шницеля, долги поныне. Умей же по полям, по стрелкам, верстам и даже по рублям (почти по звездам!), по формам без души со всем искусством Колумба (о спеши!) вернуться к чувствам. Ведь в том и суть примет (хотя бы в призме разлук): любой предмет -- свидетель жизни. Пространство и года (мгновений груда), ответы на "когда", "куда", "откуда". Впустив тебя в музей (зеркальных зальцев), пусть отпечаток сей и вправду пальцев, чуть отрезвит тебя -- придет на помощь отдавшей вдруг себя на миг, на полночь сомнениям во власть и укоризне, когда печется страсть о долгой жизни на некой высоте, как звук в концерте, забыв о долготе, -- о сроках смерти! И нежности приют и грусти вестник, нарушивши уют, любви ровесник -- с пушинкой над губой стихотворенье пусть радует собой хотя бы зренье. лето 1964 (1965?) Источник: http://sedok.narod.ru/d_files/fr544.htm x x x Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой Недалеко за цинковой рекой. Ах, улыбнись, в оставленных домах, Я различу на улицах твой взмах. Недалеко, за цинковой рекой, Где стекла дребезжат наперебой, И в полдень нагреваются мосты, Тебе уже не покупать цветы. Ах, улыбнись, в оставленных домах, Где ты живешь средь вороха бумаг И запаха увянувших цветов, Мне не найти оставленных следов. Я различу на улице твой взмах. Как хорошо в оставленных домах Любить одних и находить других. Из комнат бесконечно дорогих Любовью умолкающей дыша, На век уйти куда-нибудь спеша. Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой. Когда на миг все люди замолчат, Не далеко за цинковой рекой Твои шаги на целый мир звучат. Останься на нагревшемся мосту, Роняй цветы в ночную пустоту, Когда река, блестя из темноты, Всю ночь несет в Голландию цветы. Источник: http://josephbrodsky.narod.ru/ahsmile.html Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером подышать свежим воздухом, веющим с океана. Закат догорал в партере китайским веером, и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно. Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам, рисовала тушью в блокноте, немножко пела, развлекалась со мной, но потом сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела. Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более немыслимые, чем между тобой и мною. Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил, но забыть одну жизнь чедовеку нужна, как минимум, еще одна жизнь. И я эту долю прожил. Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива? Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии. Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива. Источник: http://josephbrodsky.narod.ru/dorogaya.html
Jenny: Ярослав Смеляков (1913-1972) ХОРОШАЯ ДЕВОЧКА ЛИДА Вдоль маленьких домиков белых акация душно цветет. Хорошая девочка Лида на улице Южной живет. Ее золотые косицы затянуты, будто жгуты. По платью, по синему ситцу, как в поле, мелькают цветы. И вовсе, представьте, неплохо, что рыжий пройдоха апрель бесшумной пыльцою веснушек засыпал ей утром постель. Не зря с одобреньем веселым соседи глядят из окна, когда на занятия в школу с портфелем проходит она. В оконном стекле отражаясь, по миру идет не спеша хорошая девочка Лида. Да чем же она хороша? Спросите об этом мальчишку, что в доме напротив живет. Он с именем этим ложится и с именем этим встает. Недаром на каменных плитах, где милый ботинок ступал, "Хорошая девочка Лида",- в отчаяньи он написал. Не может людей не растрогать мальчишки упрямого пыл. Так Пушкин влюблялся, должно быть, так Гейне, наверно, любил. Он вырастет, станет известным, покинет пенаты свои. Окажется улица тесной для этой огромной любви. Преграды влюбленному нету: смущенье и робость - вранье! На всех перекрестках планеты напишет он имя ее. На полюсе Южном - огнями, пшеницей - в кубанских степях, на русских полянах - цветами и пеной морской - на морях. Он в небо залезет ночное, все пальцы себе обожжет, но вскоре над тихой Землею созвездие Лиды взойдет. Пусть будут ночами светиться над снами твоими, Москва, на синих небесных страницах красивые эти слова. Эдуард Асадов (1923-2004) АРТИСТКА Концерт. На знаменитую артистку, Что шла со сцены в славе и цветах, Смотрела робко девушка-хористка С безмолвным восхищением в глазах. Актриса ей казалась неземною С ее походкой, голосом, лицом. Не человеком - высшим божеством, На землю к людям посланным судьбою. Шло "божество" вдоль узких коридоров, Меж тихих костюмеров и гримеров, И шлейф оваций гулкий, как прибой, Незримо волочило за собой. И девушка вздохнула:- В самом деле, Какое счастье так блистать и петь! Прожить вот так хотя бы две недели, И, кажется, не жаль и умереть! А "божество" в тот вешний поздний вечер В большой квартире с бронзой и коврами Сидело у трюмо, сутуля плечи И глядя вдаль усталыми глазами. Отшпилив, косу в ящик положила, Сняла румянец ватой не спеша, Помаду стерла, серьги отцепила И грустно улыбнулась:- Хороша... Куда девались искорки во взоре? Поблекший рот и ниточки седин... И это все, как строчки в приговоре, Подчеркнуто бороздками морщин... Да, ей даны восторги, крики "бис", Цветы, статьи "Любимая артистка!", Но вспомнилась вдруг девушка-хористка, Что встретилась ей в сумраке кулис. Вся тоненькая, стройная такая, Две ямки на пылающих щеках, Два пламени в восторженных глазах И, как весенний ветер, молодая... Наивная, о, как она смотрела! Завидуя... Уж это ли секрет?! В свои семнадцать или двадцать лет Не зная даже, чем сама владела. Ведь ей дано по лестнице сейчас Сбежать стрелою в сарафане ярком, Увидеть свет таких же юных глаз И вместе мчаться по дорожкам парка... Ведь ей дано открыть мильон чудес, В бассейн метнуться бронзовой ракетой, Дано краснеть от первого букета, Читать стихи с любимым до рассвета, Смеясь, бежать под ливнем через лес... Она к окну устало подошла, Прислушалась к журчанию капели. За то, чтоб так прожить хоть две недели, Она бы все, не дрогнув, отдала!
Jenny: ЯН ПАРАНДОВСКИЙ ("Алхимия слова") И ДРУГИЕ ПИСАТЕЛИ (К. Паустовский, К. Уилсон) О ЛИТЕРАТУРНОМ ТВОРЧЕСТВЕ Главным материалом для литературы служит сам человек. Он даже суть литературы, она до самой глубины, насквозь пронизана им… "Существует зрелище более прекрасное, чем небо: глубина человеческой души!" - в этих словах романтик Виктор Гюго как бы воздает честь литературе, находящейся в услужении человека. Ян Парандовский. СРОКИ ПОЭТИЧЕСКОГО ТАЛАНТА "Поэзия нисходит на душу, как весна. Мир внезапно предстает обновленным, голубым. Поэты расцветают рано, иногда до тридцатилетнего возраста они дают все, что могли дать, как, например, Шелли, умерший тридцати лет, Байрон - будучи чуть старше, а Рембо пеерстал творить, выйдя из отроческого возраста… Двадцать два года было Кернеру, когда он пал на поле битвы; двадцать семь - Лермонтову, когда он погиб на дуэли. Сотнями исчисляется перечень поэтических душ, сгоревших в ярком пламени поэзии". ПОЭЗИЯ И ПРОЗА "Поэзия открывается в том периоде жизни, когда чувства еще свежи, очарование миром всего сильнее, когда все представляется новым и необычайным. Молодость субъективно лирична, она игнорирует существование других индивидов, считает мир своей, ни с кем не разделенной собственностью. Иное дело проза: она требует зрелости. Недостаточно воздыханий, восторгов, метафор. Надо вникнуть в жизнь, научиться многому, и прежде всего самому искусству прозы. Если не принимать в расчет несколько наивных концепций Гердера, нет ни одной мало-мальски серьезной гипотезы о том, будто бы вначале человечество разговаривало стихами, и тем не менее история каждой литературы начинается не с прозы, а с поэзии. Ибо то, что первым возвысилось над обиходной речью, было стихом, и часто он уже достигал совершенства задолго до того, как были сложены первые несмелые фразы художественной прозы. Ее тонкий механизм вырабатывался очень медленно, и один и тот же процесс созревания прозы - разумеется, в довольно сжатом виде - повторяется у всех писателей. Почти все, как бы для подтверждения законов эволюции, начинают со стихов, иногда долго не осознают своего призвания и, прежде чем посвятить себя всецело прозе, выпускают томики стихов, каких позже стыдятся…" "Особый ритм прозы, отличный от стихотворной речи, подбор слов по их звуковым, смысловым, эмоциональным оттенкам, взаимоотношения распространенных и простых предложений, их размещение в отдельных абзацах - вся эта техника прозы остается для читателя тайной, и он над ней, как правило, даже не задумывается. Между тем в стихах необычное сочетание, блестящая метафора, меткое выражение всегда обратят на себя внимание читателя, а проза, даже самая совершенная, особых восторгов не вызывает. Нынче никто не станет считать Юлия Цезаря великим стилистом, и многие с недоверием относятся к тому, что о нем пишут в учебниках по античной литературе. Простота нелегко дает распознать свою прелесть, потому что прячет ее. Считается, что она доступна всем, а в действительности она доступна лишь очень немногим. Она выглядит бесцветной и неглубокой, но, чтобы достичь простоты стиля, надо затратить больше усилий, чем на барокковые страницы с запутанными орнаментами, на эти trompe-1'oeil, обман зрения с фальшивой глубиной. Хшановский встретился в Бретани с Сенкевичем, когда тот писал "Крестоносцев". Писатель запирался у себя в кабинете и проводил там все утро до полудня. Затем выходил на пляж, бледный, нередко покрытый испариной. На вопрос, что его так мучит, отвечал: "Работа над простотой стиля". О НЕПРАКТИЧНОСТИ ПИСАТЕЛЕЙ "Флобер не зарабатывал на своих произведениях, иногда даже доплачивал за их издание, как, например, за "Мадам Бовари", которая издателю принесла крупные барыши, автору же пришлось оплачивать судебные издержки. У Флобера был собственный капитал, а когда он его прожил, ему пришлось на старости лет искать службу. Все его книги, стяжавшие ему славу, не приносилиему никакого дохода: он оказался жертвой собственной непрактичности и издательского произвола…" "Бальзак принадлежал к поколению, которое стремилось во что бы то ни стало разбогатеть, в своих книгах он ворочал огромными суммами, заглядывал в кошелек каждому из своих персонажей, в личной жизни носился с головокружительными финансовыми проектами, мечтал нажить большое состояние, но, когда приступил к осуществлению одного из своих проектов, залез в долги и уже никогда больше из них не выбрался. Убедился, но слишком поздно, что его единственная золотая жила - это собственное творчество. Увы, ему пришлось работать на кредиторов. Писал под их бичом, подгоняемый сроками. Это было убийственно и для тела и для души. Обладая силами, достаточными для долгой жизни, он исчерпал себя до дна к пятидесяти годам. Вальтеру Скотту ранняя и громкая слава принесла колоссальные доходы. Желая упрочить свое положение, он вошел компаньоном в издательскую фирму, публиковавшую его книги. Но в 1826 году фирма обанкротилась, и на писателя свалился долг в 117 тысяч фунтов. Гордый и щепетильный, Вальтер Скотт отверг помощь Королевского банка, не принял нескольких десятков тысяч фунтов от безымянных пожертвователей. С этого момента он работал до беспамятства, писал роман за романом, один хуже другого. И пять лет спустя умер от истощения… Не знаю, почему так получается, что сестрой таланта оказывается нужда. Петроний. На самом деле, вопреки существующему мнению о практичности и чуткой психологичности писателей, они всегда возбуждали удивление тем, что ничего не понимают в повседневной реальности, что, будучи психологами, способными на потрясающие откровения о человеке, они не разбираются в людях и постоянно оказываются жертвами коварства и обмана. Это происходит оттого, что они знание о человеке черпают не из наблюдения за жестами и гримасами своих ближних, а из общения с самой идеей человека, какой она отражена в их собственной душе. Все познание осуществляется в нас самих. Ум мелкий отражает действительность, как вода: точно, поверхностно, преходяще. Ум же творческий преображает ее, расширяет, углубляет, из вещей ничтожных делает великие". "А каким наивным вне своих произведений был Флобер! Пруст просмотрел его сравнения и увидел, что ни одно из них не превышает умственного уровня персонажей его романов. Это еще не совсем убедительный аргумент, если бы мы не располагали перепиской Флобера. Письма, принадлежащие к самым изящным в литературе, где отражена незабываемая борьба за слово, страстная любовь к искусству, одновременно поражают убожеством мыслей, наивностью взглядов и суждений во всем, что не касается гармонии совершенных фраз". УСЛОВИЯ РАБОТЫ ПИСАТЕЛЯ Одиночество - мать совершенства. Ян Парандовский. "Каждый ищет одиночества в соответствии со своими склонностями и возможностями. Бальзак - в ночной поре, Вальтер Скотт - в раннем утре, когда он поднимался на рассвете и, пока все его домочадцы еще спали, работал до завтрака. Кто не совсем в себе уверен, прибегает к необычным средствам, как, например, Виктор Гюго, который обстриг себе полголовы, сбрил полбороды, а затем выбросил ножницы в окно и таким способом недели на две запер себя дома... На свете нам предоставлено немногим более, чем выбор между одиночеством и пошлостью. Артур Шопенгауэр. Покой и тишина - вот два важнейших условия для работы писателя… Каждый писатель, даже самый посредственный, хранит в себе отшельнический скит. Метерлинк плодотворнейшие годы провел в старинном пустынном аббатстве Сен-Вандриль…" О ВДОХНОВЕНИИ "Гете рассказывает во вступлении к "Вечному жиду", как он около полуночи словно безумный вскочил с постели, как его внезапно захватила жажда воспеть эту загадочную личность. И в данном случае, наверное, было то же, что и во всех ему подобных: поэт годами носил в себе тон, настроение баллады, прежде чем она вылилась у него в стихи. И вот каким сравнением заканчивает Гете рассказ об этом переживании: "Мы только складываем поленья для костра и стараемся, чтобы они были сухими, а когда наступит урочный час, костер вспыхнет сам - к немалому нашему удивлению". РАБОТА ПИСАТЕЛЯ "Лейбниц мог почти по трое суток не вставать из-за стола, Реймонт, заканчивая первый том "Мужиков" (свадьба Борины), работал без перерыва три дня и три ночи и даже расхворался. Гете, оглядываясь на прожитую жизнь, представляющуюся нам такой счастливой и безоблачной, признавался Эккерману, что обнаруживает в ней не более нескольких недель, отданных отдыху и развлечениям, все остальное - работа, труд. Кто не слышал об одержимых ночах Бальзака? Как складывался день Крашевского, как должен был складываться, чтобы этот человек смог на протяжении пятидесяти лет написать пятьсот произведений, собирать и издавать исторические материалы, вести гигантскую переписку, редактировать журналы? А что из своей жизни мог отдать жизни Лопе де Вега, если его творческое наследие исчисляется двумя тысячами пьес?" "Тогда он начинает понимать, что имел в виду Хемингуэй, говоря, что труд писателя выглядит легким, но на самом деле это самая тяжелая работа на свете" (Уилсон, "Мастерство романа"). "Признания писателей о часах творчества, как правило, печальны: будто слышится грохот битвы, стоны раненых и умирающих, а затем наступает глухое молчание: поражение? Нет, это забыли протрубить победу". "Дисциплина труда всегда была для писателя благословением. Сколько сил сохраняется, если в определенные часы садишься за рабочий стол! Безразлично, происходит ли это ранним утром, как у Поля Валери, просыпавшегося в четыре часа, и Ламартина, встававшего в пятом, или же после обеда, вечером, пусть даже ночью, столь излюбленной многими писателями, чьи нервы только к ночи получали разрядку. Было бы ошибкой считать, что это только наше время приучило писателей работать по ночам. Vigiliae noctae - ночные бдения, как рефрен, повторяются в жизни очень многих писателей. Аристотель мог бы быть патроном этих ученых сов, а Платон, свежий как роза, покровителем тех, кто творил днем. Бюффон, Гете, Вальтер Скотт, Виктор Гюго, Бодлер, Флобер усаживались за работу с пунктуальностью чиновников, а если перечислять всех, кто имел обыкновение поступать подобно им, то в списке оказалось бы большинство известных писателей. Но почти никто из них с этого не начинал. Дисциплина труда вырабатывается постепенно и окончательно закрепляется в период зрелости писателя, когда он успевает убедиться, что шедевры возникают не по милости счастливого случая, а благодаря терпению и упорству. Каждое выдающееся произведение литературы замыкает собой длинную цепь преодоленных трудностей. Но что же, однако, делать, если в назначенный для творчества час не приходит ни одна мысль, если нет ни сил, ни желания работать? "Сидеть", - отвечает Метерлинк, и он неизменно отсиживал за письменным столом свои три утренних часа, пусть даже не делая ничего, только покуривая трубку". "Я считал, что основной принцип творчества заключен в выживании сильнейшего. Писательское творчество -- трудное дело; слабаки с ним не справляются; только сильные способны выстоять и постепенно превратиться в хороших писателей. Самодовольство так называемых писателей похоже на удобрение почвы в саду, заросшем сорняками" (Уилсон, "М.Р.") http://www.t-e-x-t.ru/litme/litme-011.html
Jenny: * * * Вот и лето прошло, Словно и не бывало. На пригреве тепло. Только этого мало. Всё, что сбыться могло, Мне, как лист пятипалый, Прямо в руки легло. Только этого мало. Понапрасну ни зло, Ни добро не пропало, Всё горело светло. Только этого мало. Жизнь брала под крыло, Берегла и спасала. Мне и вправду везло. Только этого мало. Листьев не обожгло, Веток не обломало... День промыт, как стекло. Только этого мало. Арсений Тарковский
полная версия страницы